Верена Каст | Сказки в клинической практике «классического» юнгианского аналитика

Цель терапии

Как аналитик, глубоко убежденный в том, что процесс индивидуации является ценнейшей теоретической парадигмой (Jung, 1934b; Kast, 1992), в своей терапевтической практике я использую сказки. Это означает работу с напряжением, которое существует между эго-комплексом и личным и коллективным бессознательным с одной стороны и между эго-комплексом и коллективным сознанием (ролями, духом времени, современными идеологиями ...) с другой, а также с отношениями между коллективным бессознательным и коллективным сознанием. Эта работа происходит в рамках аналитических отношений, где большое значение имеют перенос и контрперенос, восприятие символов и формирование новых символов. Терапия направлена на реструктуризацию личности анализируемого в сторону всё большего становления самим собой. Терапия должна представлять собой динамичный процесс, направленный на развитие креативного начала анализанта так, чтобы он научился справляться с жизненными трудностями, обрёл смысл и понимание своей жизни, и становился всё более тем, кем он может быть, то есть всё более и более подлинным. А это подразумевает способность вступать в контакт с эмоциями и интуицией, и справляться с их натиском.

Сказки

Сказки, по крайней мере в Европе, — это любимые истории нашего детства. Структура сказки предполагает, что она начинается с типичной проблемной ситуации, которая может быть легко соотнесена с повседневными проблемами. Сказки показывают, как можно справиться с ситуацией, описывая процессы, необходимые для поиска решения. В сказках обозначен путь, который ведёт сквозь описанную в начале повествования трудную задачу к выходу из неё. Главный герой сказки символизирует определённое отношение к проблемной ситуации. Сказка обращается к универсальным человеческим проблемам посредством главного героя, чьи трудности, испытания и приключения можно сравнить с нашими собственными.

Сказка говорит с нами на языке символов и образов. Символ представляет собой такое сочетание переживаний, психического содержания и эмоций, которое не может быть представлено в какой-либо иной форме. Так, Блох (Bloch, 1986) называет символы «категориями конденсации». Хотя мы никогда не оставляем попыток понять и истолковать символы, каждый раз мы привносим в сознание лишь одну из граней их значения. У каждого символа - избыток значений; он «переопределен». Он открывает и раскрывает перспективы, которые постепенно разворачиваются перед нашими глазами и стимулируют нашу фантазию. В терапии предпринимается попытка создать среду, в которой сказка может говорить с нами на уровне воображения. Многие из наших внутренних образов стали жёсткими и стереотипными. Когда они смягчаются в терапевтической среде и становятся восприимчивыми к сказке, появляется шанс, что наши предрассудки и фиксации смогут претерпеть некоторые изменения. Весьма вероятно, что и способность к фантазированию может ожить в этом процессе. Через взаимодействие с внутренними образами сказка может оказать огромное влияние на процесс эмоциональных преобразований. Таким образом, само прослушивание сказки уже имеет терапевтический эффект; но если мы готовы воспринимать её, то сказка будет «работать на нас». Очевидно, что некоторые мотивы могут быть для нас более актуальными и оказать на нас более явственное влияние, чем другие. Те мотивы, которые говорят с нами, быстро овладевают нами. Мы становимся их гордыми и ревнивыми владельцами, так как нам кажется, что они выражают наши чувства таким образом, что ничто другое не может их заменить. В отличие от чувств, образы — это то, на что мы можем смотреть. В некотором смысле это «мой» образ, но он пришел из источника вне меня – из сказки. Этот парадокс позволяет нам установить близость и, в то же время, и дистанцию, необходимые для решения проблемы, выраженной в образе. Образы в сказках, кроме того, являются частью повествовательной структуры, согласно законам которой выход из конфликта предполагает творческое решение. Терапевтическая работа со сказками обращается к этому повествовательному процессу и зависит от него. Мы берём свои собственные образы, вызванные сказкой, и «вводим» их в «программу развития», которая «закодирована» свойственной сказкам надеждой на то, что трудности можно преодолеть. Согласно Блоху, каждый живой символ, то есть такой символ, который говорит с нами, содержит «надежду, заключенную в архетипе» (Bloch, 1959, р. 187). Конечно, терапия должна быть направлена на то, чтобы открыть доступ к этой силе, заключенной в человеческой психике.

Способы психотерапевтической работы со сказками

Наиболее яркими в нашей памяти остаются любимые сказки или сказочные мотивы детства. В детстве сказка является одним из самых первых экранов для наших проекций. Когда ребенку в детстве рассказывают сказочную историю, то через сказочное повествование он может «увидеть», что он хочет, что существует в его психике. Детство наполнено историями и образами; но кажется, что именно сказочные мотивы особенно привлекают фантазию ребенка. Одна из возможных причин заключается в том, что фантазийные процессы, выраженные в сказках, близки к раннему детскому мышлению. Например, в сказке снова и снова можно встретить ситуации, когда события оказываются обратимы. Люди, которые были превращены в камень, или в птицу, или даже умерли в конце концов возвращаются к своей изначальной форме. Это соответствует выводам Жана Пиаже о том, что дети в возрасте до семи лет верят в «обратимость» действий: это означает, что те же факторы, которые вызвали беспорядок, также могут вернуть первоначальный порядок (Petter, 1966).

То, что сказки являются одним из самых первых и важных экранов для проекций, означает, что ребенок может проецировать на эти образы свои психические ситуации, желания и стремления. Проекция на определённые сказки означает, что ребенок может работать над своей проблемой, но что у этой проблемы ещё остались неизвестные стороны, которые нужно исследовать. Сказка в целом также выражает убеждение, что с жизненными трудностями можно справиться, что проблемы могут быть решены или что можно дорасти до такого момента, когда текущие проблемы перестанут быть актуальными.

Довольно редко взрослые помнят всю сказку целиком; они, скорее, припоминают некоторые мотивы разных сказок. Если мы посмотрим на эти мотивы, они предоставят нам не только диагностический инструмент в символической форме; они также покажут нам, какие символические поля актуализировались и были важны в ранние годы. В реальной жизни легко обнаружить эти мотивы, а также узнать, каких мотивов не хватает для изменения ситуации.

С диагностической точки зрения мотивы, наиболее ярко запечатлённые в памяти, освещают нам проблемные переживания детства; они имеют отношение к некоторому комплексу и, следовательно, к некоторым конфликтным областям. Поскольку эти мотивы также являются частью символического процесса, который указывает на будущее, мы также можем увидеть, какие пути могут привести к разрешению соответствующих конфликтов. Собирая мотивы, которые нам нравились или которые тревожили нас больше всего в прошлом, мы находим важные для нашей психики и наших межличностных взаимодействий темы. Мы можем выяснить, как эти темы влияют на нашу жизнь сегодня; и, если это влияние действительно имеет место, то обращаясь к сказке, в которой представлен соответствующий мотив, мы можем найти вдохновение для решения своей ситуации на уровне фантазии. Довольно часто мотивы, которые запоминают люди, указывают в одном и том же направлении, и тогда либо конкретная сказка, либо разные сказки могут рассказать нам о том, чего не хватает в психике.

Пример: женщина вспоминает сказочные мотивы, где девочка должна снять заклятье с братьев и много делает для них, возможно, потому что эти чары были наложены вследствие её рождения (например, «Семь воронов» Гримм). Само собой разумеется, что такая женщина росла, много делая для своих «братьев» или страдая от чувства вины, когда она решала что-то сделать для себя. Такие сказки отличаются от тех, где героиня просто получает что-то, например, в «Госпоже Метелице» (Гримм). Подобные сказки говорят нам, что есть некоторые вещи, которые мы не можем заработать - мы просто получаем их, если мы можем их взять и если мы открыты для них.

Творческий подход к работе с мотивами, которые помнятся с детства, заключается, например, в том, чтобы собрать их и попытаться самостоятельно написать сказку, которая содержала бы все припоминаемые мотивы. С помощью этого метода можно узнать, как люди могут творчески справляться со своими давними проблемами. При использовании этого метода некоторые мотивы исчезнут. Это может пониматься как то, что рассматриваемая проблема была проработана или вытеснена.

Показания к использованию сказки

1. Я чаще всего использую этот метод, когда люди, работающие с воображением (Kast, 1993), зацикливаются на одной и той же проблеме. И само собой разумеется, что это проблема существует не только на уровне воображения, эта проблема отражает затруднение, характерное для повседневной жизни. С технической точки зрения это означает, что люди находятся в плену «памяти комплекса»: они убеждены, что ничего не изменится, что всегда будет разворачиваться один и тот же раздражающий паттерн. При использовании этого метода становится очевидным, что эти шаблоны действительно являются устаревшими и что существуют возможности для поиска творческих решений. И эти творческие решения могут быть найдены в той же символической области, где происходит застревание.

Пример: 45-летний мужчина довольно часто воображал ситуации, в которых он находился перед закрытой дверью или окном. Но на этом он застревал, его фантазия была заблокирована. Поскольку «закрытые двери», которые потом открываются, являются частым мотивом в сказках, я попросила его рассказать мне о самых важных сказках и сказочных мотивах его детства. Он подробно рассказал о немецкой сказке «Йоринда и Йорингель» (Гримм), в которой Йорингель оказывается превращен в камень, а Йоринда – в соловья, которого ведьма, сотворившая заклинание, принесла в замок, куда не может войти Йорингель. Поэтому Йорингель думал, что навсегда потерял свою любимую Йоринду. Интересно, что мой анализант не особо помнил момент избавления от чар. Он знал только, что в конце концов Йоринда и Йорингель «долго жили вместе в согласии и счастье». Он сам обнаружил, что в этой сказке была проблема, похожая на ту, с которой он так часто сталкивался в своем воображении (и также в своих снах: двери, закрытые для него). Он перечитал сказку и подумал над решением: Йорингелю пришлось в течение долгого времени пасти овец, гуляя вокруг замка. Однажды ночью ему приснился сон: он нашел красный цветок с жемчужиной посредине, и с этим цветком в руке он подошёл к двери замка, которая открылась сама собой. На следующее утро Йорингель пошёл искать этот цветок и нашёл его: красный цветок с каплей росы среди лепестков. С этим цветком он пошёл в замок и, как и во сне, дверь открылась, когда в руке у него был красный цветок, а ведьма больше не имела над ним власти, и он смог освободить Йоринду.

2. Если люди далеки от своих эмоций, припоминание важных мотивов сказок из детства может приблизить их к своему эмоциональному содержанию. Если мы входим в мир образов, описывая их в мельчайших деталях и, выражая вызываемые ими эмоции, то мы идём навстречу эмоциональным переживаниям в относительно безопасном пространстве. Они могут прятаться в сказочном мотиве, и если необходимо или, если возможно, если эго-комплекс (Kast, 1992) достаточно устойчив, то сказки могут открыть дверь большему количеству личных эмоций и личного материала. Эмоциональные переживания ближе к ядру личности; они помогают нам прийти к большей подлинности.

3. Иногда люди хотят знать, какие архетипические темы играют важную роль в их жизни. Чтобы выяснить это, очень полезно начать с самых любимых или самых ненавистных сказочных мотивов, которые мы помним с детства.

Сказки и сновидения

Юнг подчеркивал, что комплексы проявляются как действующие лица сновидений (Jung, 1930). Очень часто мы можем определить личные комплексы исходя из символов сна. Теоретически символы представляют собой комплексы, развивающие собственную фантазийную жизнь. Комплексы рассматриваются Юнгом как энергетические центры, сгруппированные вокруг эмоционально заряженного смыслового ядра, предположительно сформированного в результате болезненного столкновения человека с требованием или происшествием, с которым он не смог справиться. Если предположить, что требования адаптации обычно исходят от других, от близких нам людей, мы увидим, что комплексы иллюстрируют эти сложные отношения со всеми связанными с ними эмоциями и стереотипными моделями поведения (в основном защитными), которые мы переживали и развили в детстве и в ходе дальнейшей жизни. Это всегда столкновение между «мной» и «другим». И обе эти части, выраженные в образах, представлены в индивидуальной психике, даже если одна часть комплекса, обычно «другой», проецируется. Комплекс определяет интерпретацию каждого подобного события и тем самым усиливает его. Настроение и эмоции, которые выражают этот комплекс, сохраняются и даже усиливаются (Jung, 1907). Комплексы представляют собой те области в человеческой психике, которые восприимчивы к кризису. Они активны как энергетические центры и переживаются как эмоции. Многое в комплексах препятствует личностному развитию, но в них заключены и семена новой жизни (Jung, 1934a). Их творческий потенциал раскрывается, когда мы принимаем комплексы, особенно те две части, которые относятся ко «мне» и к «другому», и когда мы позволяем им раскрываться в символах. Символы выражают комплексы и в то же время помогают найти пути для их разрешения. Поскольку комплексы могут быть проработаны в фантазии, у нас есть возможность превратить их из сдерживающих сил в силы, которые поддерживают развитие. На практике это означает, что мы концентрируемся на эмоциях и спрашиваем, какие фантазии и образы связаны с ними. Или мы концентрируемся на образах сна и спрашиваем, какие эмоции, какие ассоциации, какие отношения с ними связаны. Образы можно нарисовать или обратиться к ним в воображении (Kast, 1992).

Работая со сновидениями, мы собираем личные ассоциации сновидца и соотносим сон с его реальной жизненной ситуацией. Кроме того, мы пытаемся выяснить, что означает сон для аналитической ситуации, какие комплексы могут констеллироваться в аналитических отношениях. Кроме того, мы смотрим, как символ относится к прошлому, к истокам комплекса, и как он относится к реальным текущим отношениям, включая аналитические. Работая с символами снов, мы обнаруживаем заложенные в них детерминанты и ожидания. Пока мы не проработали комплекс, наши ожидания определяются комплексом. Мы убеждены, что с нами никогда ничего не случится, потому что мы не можем ожидать чего-то другого.

Нередко наши символы во сне соотносятся с символами сказок. Это означает, что наш личный символ также является коллективным символом, то есть символом, который важен для многих и который, с небольшими изменениями, обусловленными духом времени в нашей культуре, всегда был важен для людей. Такие коллективные или архетипические символы можно найти в сказках (Kast, 1992).

Если мы находим символ из сна в сказке, то этот же символ интегрируется (внедряется) в символический или психодинамический процесс. Перед нами возникает не только образ отрубленных рук, но и процесс восстановления рук («Девушка-безручка», Гримм). Этот процесс показан как путь развития, который проходит героиня с отрезанными руками. Это смелый «путь», который проделывает героиня и он включает в себя такие элементы, как помощь и вред со стороны окружающих, препятствия и поддержку чудесных помощников.

Те психодинамические процессы, которые мы обнаруживаем в сказке, в основном выраженные на символическом языке, соответствуют психическому поведению, ведущему к успеху или неудаче. Сказки предлагают коллекцию историй, посвящённых основным психическим процессам, которые рассказываются и пересказываются: истории об успешном решении человеческих проблем и истории о неудачах. В этих историях сокрыта философия жизни.

Пример: если в начале истории мы встречаем больного короля, тогда «нормальным» будет спросить: чего не хватает в этой системе? Предположим, что сыновья отправляются, например, на поиски живой воды, так как этой воды жизни не хватает. Быть больным в сказке означает, что что-то важное в жизни упущено, забыто или ещё не исследовано. В этом заключено интересное понимание болезни: быть больным означает, что чего-то не хватает, что-то нужно искать и что это можно найти. Или другой пример: мы все знаем, что, если главный герой или героиня готовы отправиться на «поиски», обычно предпринимаются три попытки. Третий брат или третья сестра, наконец, выражают правильное отношение. Это указывает на наши человеческие переживания при столкновении с новой ситуацией. Требуется время, чтобы обрести такое отношение, которое позволяет нам переживать разный опыт: это отношение рождается из сочетания страдания или страстного желания, смелости, готовности сделать всё возможное и способности принять помощь там, где что-то невозможно сделать самостоятельно. В некотором смысле это отношение, предполагающее уверенность в себе, принятия риска и смирение.

Другой пример: если ситуация слишком опасна, главный герой превращается в камень, что символизирует скованность страхом. В этом случае вы не можете помочь себе, вам нужен брат, сестра или товарищ, который придёт вам на помощь, и он или она помогает вам справиться с тем, кто вызвал это парализующее беспокойство.

Эти небольшие психодинамические эпизоды в сказках можно легко связать с современным психодинамическим мышлением. Эти эпизоды являются лишь частями истории, гораздо менее интеллектуальными, чем современные психодинамические взгляды, гораздо ближе к эмоциям, а значит ближе к нашей способности действовать или реагировать.

Поэтому, если мы переходим от символа сна к соответствующему символу в сказке, мы ссылаемся на возможный психодинамический процесс - «возможный», потому что сказка не предполагает, что есть единственный возможный процесс и только одно правильное решение. Небольшие изменения в начале сказки приводят к разным способам справиться с соответствующей ситуацией. Относя символ из сна к сказке, мы получаем (на уровне фантазии) одно из возможных решений проблемы. Очень часто, переходя от личного символа, пережитого во сне, к символу, встроенному в сказочный процесс, и назад, мы обретаем новые фантазии и новые идеи о том, как решить проблему в реальной жизни, или представления о том, чего действительно не хватает в жизни анализируемого. При работе со сказками крайне важно, чтобы мы не просто перенимали решение из сказки; психодинамика и символы сказки предлагают спектр возможностей для фантазий и надежду на то, что можно найти творческие решения, которые помогут нам преодолеть важные жизненные проблемы. Примеряя сказочное решение, мы можем найти своё собственное, более соответствующее нашей реальной жизни, которая сильно отличается от сказочной.

Использование сказок при работе со снами

1. Если символ из сна соотносится с важным символом в сказке, то, после проработки личного конфликта и личных решений (то есть после тщательного рассмотрения отношений между комплексом и символом), отражение личного символа в коллективном символе «открывает» новое понимание личного символа и обогащает его: открываются новые источники для фантазий, новые возможности для действий и, следовательно, эго получает дополнительный стимул для активности, а чувство компетентности растет. Кроме того, обращение к коллективному уровню укрепляет надежду и позволяет сформировать более глубокое понимание личной истории в связи с культурным прошлым. Даже если сон подсказывает решение проблемы, символ, воплощённый в психодинамических процессах сказки, может предложить ещё больше идей о том, как справиться с проблемой. Таким образом, он может открыть нам глаза на будущие возможности.

2. Если во сне мы сталкиваемся с символом, который имеет отношение к факту, или к прошлому, или который очень ясно показывает конфликт, но не решение, словом, когда сон не демонстрирует динамику, направленную на будущее, мы можем позаимствовать эту динамику из сказки. Взаимодействие между символом сна и коллективным символом в его динамическом процессе, может помочь сновидцу найти возможности для решения, или для развития творческого потенциала на личном уровне. Сказка в этой ситуации задает общую динамическую структуру, в которую может быть вписана личная фантазия и где может быть найдено индивидуальное решение.

Сказочные мотивы в контрпереносе

Я определяю контрперенос (Jung, 1946; Kast, 1992) как эмоциональную реакцию аналитика на анализанта и, в частности, на ситуацию переноса. Кроме того, кажется, что между бессознательным аналитика и бессознательным анализируемого разворачиваются таинственные отношения. Взаимное бессознательное может быть воспринято в анализе как «атмосфера» отношений. Это также может объяснить переживание эмоционального «заражения», когда, например, аналитик физически ощущает неосознанный и невыраженный страх анализируемого. Бессознательные отношения являются предпосылкой для того, что мы называем контрпереносом. Эти бессознательные процессы позволяют психике аналитика сознательно воспринимать констелляцию комплексов и архетипических процессов. Чтобы обозначить эти эмоциональные вибрации, аналитик может найти образ, будь то более коллективный, архетипический или более личный. И, таким образом, значительная символическая ситуация может стать осознанной благодаря творческому акту аналитика. В таких ситуациях анализант чувствует себя понятым; важный эмоциональный опыт получил подтверждение, был в некотором смысле воспринят, и анализируемый убеждается в том, что он может существенно помочь ему понять себя и свою ситуацию. И, самое главное, у него возникает уверенность, что этот опыт можно осмыслить.

Существенным аспектом контрпереноса является то, что образ, сказочный мотив, воспоминание, эмоция, интуиция аналитика не могут быть объяснены ходом событий, произошедших между аналитиком и анализируемым. Возникший образ не является логическим следствием их коммуникации.

Архетипический контрперенос

Если в качестве реакции на материал клиента у аналитика возникает сказка, если аналитическая ситуация соотносится с каким-то сказочным мотивом, то имеет место то, что я называю это «архетипическим» контрпереносом. Это означает, что символ, который приходит на ум, относится в большей степени к коллективному, а не личному бессознательному.

1. Эмоциональная реакция аналитика может быть выражена посредством образа или символа из сказки.

Пример: 35-летняя женщина подробно рассказывает о своём успешном бизнесе. Я следую за ней, я выражаю уважение тому, что она делает, я восхищаюсь её мужеством, её интуицией, её профессиональным ноу-хау. Поскольку её разговор всегда вращается вокруг одной и той же темы, мне интересно, что может стоять за этим разговором. Я концентрируюсь на себе и, как ни странно, вижу свою анализантку с семью гномами за семью горами. Ко мне в голову пришёл образ из сказки про Белоснежку (Гримм). Моя первая реакция на контрпереносный образ звучала так: какая ерунда, ведь то, что она делает в бизнесе и о чём говорит, совершенно не соответствует ситуации в доме гномов. Я спросила себя, обесцениваю ли я её успех. Но эта мысль не соответствовала моим эмоциям. Когда анализантка наконец остановилась, я сказала ей, что во время её повествования о её успехе, она пришла мне в голову в образе Белоснежки в доме гномов и мне было интересно, что это могло бы значить. Моя анализантка была удивлена, потому что, как она сказала, эта сказка была чем-то важным в её детстве, и она ненавидела её. Почему так? Из-за завистливой матери. Её личная мать совсем не завидовала; она всегда говорила своим детям, что не надо завидовать. Завистливая королева воспринималась как очень, очень злая. Я спросила её, боится ли она, что я могу позавидовать ей. Нет, многие люди завидуют, она знает это, но она не чувствует, что я ей завидую. Затем она сказала мне, что никогда не была до конца уверена, что мать не испытывала зависти. Она даже могла легко понять это, потому что все её дочери очень успешны; и мать была очень одаренной, но не добилась успеха, за исключением наличия успешных дочерей, которых она не считала своим личным успехом. Её зависть была вопиющей. Зависть могла быть контролируемой тенью этой матери. И это могло создать неопределенность в анализантке: люди и аналитик только притворяются, что не завидуют, или они действительно не завидуют? Естественно, мне могло прийти в голову, что анализантка хотела вызвать мою зависть своими подробными историями об успехе. Интуиция постучалась ко мне через сказочный мотив. Это дало анализантке возможность соединиться с проблемой на более эмоциональном уровне, чем если бы мы только поговорили о ней.

Через идентификацию с Белоснежкой анализантка смогла прочувствовать тревогу смерти - опасность того, что завистливая мать может её уничтожить. Она поняла, что в ней жило подозрение, что её мать может завидовать скрытно, и это всё усложняло. Она переносила эту тревогу не только на меня, но и на своего босса, который воодушевлял её, видел в ней своего преемника, и время от времени выражал зависть по-дружески. Поскольку, работая со сказкой, мы предполагаем, что все действующие лица могут быть отражениями аспектов нашей психики, я попросила её идентифицировать себя с завистливой королевой, которая хотела быть самой красивой на свете. Это позволило дать выход ещё большому объему переживаний. Решение проблемы было эмоциональным и в то же время дистантным, потому что процесс подразумевал идентификацию с главным героем сказки. И, поскольку это была хорошо известная история, моя анализантка был убеждена, что проблема, с которой она должна была справиться, касалась не только её, но была общей проблемой, типичной для отношений между матерями и дочерьми.

2. Сказочный мотив может помочь в сложной аналитической ситуации.

В процессе анализа 25-летнего мужчины с пограничной структурой была фаза, когда у него стали возникать очень агрессивные фантазии обо мне, скорее всего, вследствие нашего сближения (Kast, 1992, 175ff). На одной из сессий он сказал: «Я исхлыстаю вас цепями. Я закую вас в цепи и побью. Я возьму железный прут и побью вас ещё! У вас потечёт кровь, кровь потечёт. ... Я выведу вас как животное ...» Он становился всё более и более возбужденным, и я попросила его остановиться, потому что я больше не могла этого выносить. Это была очень пугающая ситуация. Когда я сказала ему остановиться, он попросил у меня прощения, сказав: «Вы же знаете, что не я создал эти фантазии. Их создает очень большой человек». После нескольких недель разговоров об этом человеке ничего не изменилось. Анализируемый смог описать свой страх перед человеком, но этим все и ограничивалось. На одном сеансе мне в голову пришла сказка «Синяя борода», и я решила рассказать её анализанту.

Синяя борода - богатый человек, который женится на женщинах и убивает их, если они узнают его секрет: он должен убить того, кого он притворяется, что любит. Но сказка также предлагает решение, как побороть Синюю Бороду. Она рассказывает нам о том, как женщина может спасти свою жизнь. Если вкратце, то она должна установить связь с теми энергиями, с которыми нет связи у Синей Бороды. И, в конце концов, братья женщины убивают Синюю Бороду. Вопреки своей обычной привычке анализант внимательно меня слушал. Когда история подошла к концу, он сказал, что она рассказывает о нём. Я как бы подразумевала, что готова принять этого «внутреннего» человека в область наших отношений, к которой мы оба могли бы обратиться. Это также позволило поместить его личную историю, его личные страдания в более широкий контекст. Личные страдания находят отражение в общечеловеческом опыте. Сказка также ценна тем, что она демонстрирует, как найти выход из проблемной ситуации, в данном случае, как одолеть Синюю Бороду.

Через идентификацию с Синей Бородой анализант встретился со своим страхом и своими садистскими фантазиями. Так, например, он также сказал, и становился всё более и более взбудораженным, пока говорил это, что убивал бы всех, кто узнавал его секреты. Я уточнила у анализанта, говорил ли он о Синей Бороде или о себе. «О Синей Бороде, естественно», - сказал он и успокоился. Сказка произвела своего рода эффект триангуляции. Проблемы, которые ранее проецировались на наши отношения, теперь можно было рассматривать и обсуждать в терминах сказки; в контексте сказки они могут быть рассмотрены и признаны как личностные проблемы анализируемого, но только в той степени, в которой он может их разрешить. Даже если он идентифицировался с Синей Бородой, я думала о второй части сказки. Я знала, что женщина не должна вмешиваться.

Я считаю, что возможность для появления сказки в аналитическом процессе открывается, когда аналитик перестаёт сопротивляться контрпереносу, когда он может проявить эмпатию к своим страданиями и страданиями анализируемого. Это также означает, что мы имеем дело с судьбой, а не со злой волей.

Когда мы используем сказку в терапии, мы меняем стиль и направление анализа: мы рассказываем историю. А это означает, что мы имеем в виду ранний опыт детства, имеющий отношение к тому, чтобы «получить что-то», чтобы слушать голос; и вместе с этим соединяемся с целой плеядой образов, эмоций и источником утешения, которые могут помочь обрести опору. Но что произойдет, если из контрпереноса мы «достанем» сказочный мотив или сказку целиком? Моя гипотеза состоит в том, что если в контрпереносе присутствует архетипический образ, то это реакция на бессознательную идентификацию анализанта с архетипическим образом или фигурой. Это означает, что эго-комплекс («я») бессознательно отождествляется с архетипическим символом, со своего рода архетипическим эквивалентом. (В вышеприведённом случае анализант вёл себя как неуничтожимый агрессор, а аналитик должен был играть роль разрушаемой жертвы, обе стороны ведут сражение в психике). Если вы озвучиваете бессознательную идентификацию через образ, к которому и аналитик, и анализант могут обратиться, идентификация прекращается или её становится возможным останавливать. Проекция несёт символ сказки, а процессы идентификации и де-идентификации становятся осознаваемыми. В дополнение к этому, следуя интуитивным подсказкам, которые предлагает сказка, мы получаем картину определенного процесса, направленного на поиск решения.

Сказки или сказочные мотивы становятся «третьими» в аналитическом процессе: и аналитик, и анализант связаны с мотивами сказки. Многие анализируемые считают, что помощь исходит не только от аналитика, но и от сказки, а сказка доступна каждому.

Если аналитик слишком рано вводит сказку в аналитические отношения, проекция анализанта недостаточно проясняется; если сказка появляется слишком поздно, мы очень часто попадаем в садомазохистский сговор. Если это правильно, то это означает, что обращение к сказке питает нарциссические потребности как анализанта, так и аналитика. Обращение к архетипическому материалу соединяет аналитика и анализируемого с образами в психике, которые связаны с важными эмоциями и которые дают довольно много энергии, открывая потенциал для фантазий, относящихся к будущему, что создает более обнадёживающую атмосферу.

Сказка как переходный объект

Символический процесс, представленный в сказке, может взять на себя функцию переходного объекта, как понимает его Винникотт (Winnicott, 1986). Хранилище архетипических символов, доступ к которому открывает сказка, можно рассматривать как коллективную родину, из которой в индивидуальную психику могут прийти психологические символы, чтобы помочь человеку преодолеть тревогу и стать более творческими. Элементы коллективного бессознательного, которые отражены в сказках, в мифах, в историях или стихах, поддерживают нас, обращаясь к одной и той же теме несколько иным образом. И они предлагают нам то, что мы можем передать другим, чтобы проблема могла быть переработана. Это, в свою очередь, также влияет на структуру эго и, следовательно, на креативность и способности справляться с трудностями. Лишь в редких случаях мы копируем решение, предлагаемое внутренним образом. Сказки запускают творческие процессы, которые уникальны для каждого человека, изменяют глубоко укоренившиеся переживания и сопровождают нас в практической работе по перестройке нашей повседневной жизни.

Истории, которые мы, люди (и наша культура в целом), собрали, видятся мне как переходное пространство, как резервуар накопленного всеми людьми в прошлом и в настоящем творчества. Когда символы предлагают новые формулировки для архетипических структур и динамики, то есть для самых базовых структур и динамики, тем с большей вероятностью придут личные фантазии и фантазии о выживании, и тем больше это поможет работать над реальными и вытесненные проблемами, таким образом, чтобы мы не застревали в прошлом, а наша жизнь становилась более осмысленной.

Переводчик: Натэла Ханэлия (аналитический психолог, преподаватель МИП) 

Редактор: Александр Пилипюк (аналитический психолог, преподаватель МААП, МИП)

ИСТОЧНИКИ

BLOCH, E. (1959) The Principle [Das Prinzip Hoffnungl. Frankfurt: Suhrkamp. 
BLOCH, E. (1986) The Principle of Hope. Cambridge, MA: MIT Press.

JUNG, C. G. (1907) The Psychology of Dementia Praecox. (especially "The Feeling-Toned Complex and Its General Effects of the Psyche"). In H. Read, M. Fordham, & G. Adler, eds. Collected Works of C. G. Jung. London: Routledge; Princeton, NJ: Princeton University Press, vol. 3.

JUNG, C. G. (1930) Some Aspects of Modern Psychology. Collected Works, vol. 16.

JUNG, C. G. (1934a) A Review of the Complex Theory. Collected Works, vol. 8.

JUNG, C. G. (1934b) A Study in the Process of Individuation. Collected Works, vol. 9, part 1.

JUNG, C. G. (1946) Psychology of the Transference. Collected Works, vol. 16.

KAST, V. (1992) The Dynamics of Symbols. New York: Fromm International.

KAST, V. (1993) Imagination as Space of Freedom: Dialogue Between the Ego and the Unconscious. New York: Fromm International.

PETTER, G. (1966) Die geistige Entwicklung des Kindes im Werk von Jean Piaget. Stutt­gart, Bern: Huber.

WINNICOTT, D. W. (1986) Home Is Where We Start From: Essays by a Psychoanalyst. New York: Norton.